Главная | Регистрация | Вход | RSS

Пулемётчик

26 декабря 2011 года.

Весна. Мясной Бор. Поиск.

За время вахты дорога от лагеря в лес уже хорошо просматривается. Даже человеку, попавшему сюда впервые, вряд ли удастся заблудиться. Каждый день сотни сапог и ботинок поисковиков топчут эту жидкую грязь, двигаясь на работу и возвращаясь обратно.

В лесу загадочная, сакральная тишина, которая, казалось бы, стоит в этих местах всегда.  Но это не правда. Большая неправда. Природа, стараясь скрыть срам людей, убивавших здесь друг друга ещё совсем недавно, как могла спрятала следы их ужасной борьбы, этой страшной борьбы всех времен и народов.

К примеру, посреди болотистой жижи возвышается небольшой холмик, поросший мхом, из которого выросла ёлка, а подойдёшь ближе, чуть расшвыряешь его ногой, и перед тобой кусок ржавого железа, искореженной гильзы снаряда. Рядышком, как и положено, на солнечной стороне полянки, через которую проходит наша тропа, присыпанный листьями живёт своей жизнью муравейник. Муравейник этот особенный, и не под силу разворошить его ни зверю, ни человеку. Главным строительным материалом, каркасом так сказать для этого муравейника, стали рулоны проржавленной колючей проволоки, брошенные кстати. Для природы всё пригодится.

Ориентиром для проходящих является высокая, на редкость красивая для этих мест береза. Но взгляд человека, попавшего сюда впервые, устремляется не на берёзу, а на её ветви, в гуще которых птицами свито гнездо. Очень прочное гнездо, стальное; чуть проржавленное, но очень надёжное. Птичьим гнездом стала каска. Да, да, солдатский шлем бойца. Кто знает, может, обронил он её, а молоденькая берёзка, вырастая, потянула её за собой. И не одно поколение пернатых вставало на крыло с этого гнезда.

Дальше по тропинке упираешься в овражек, который нужно обходить, а присмотришься, да не овражек это вовсе, а сильно заросшая ряской и мхом артиллерийская воронка. Так и петляет протаптываемая из года в год эта тропинка, уводя человека всё дальше от цивилизации в чащу редколесья, кустарника и болот, которые то увеличиваются, грозясь поглотить любого осмелившегося их перейти, то уменьшаются, превращаясь в неглубокие чвакающие лужи.

Когда-то, как говорят, здесь был густой лес, место называется всё-таки Бор, а Мясным его назвали потому, что где-то рядом находились скотобойни, поставляющие свежее мясо в Петербург. Всё, что растёт сейчас – редкие осины, ёлки, иногда берёзы – это остатки былого леса, которые выросли заново там, где смогли, прорастая из железного лома и человеческих останков. Сам же лес сгорел под канонадой многомесячных обстрелов и бомбёжек, громыхавших во время войны. Когда война наконец-то покинула эту многострадальную землю, ужасная картина предстала вокруг. Изуродованная, перепаханная, отравленная смертью, многократно убитая земля. И везде трупы - зловонная каша разлагающихся мертвецов, лошадей, диких зверей сгоревшего леса, перемешанная сотнями тонн искорёженного железа машин, оружия, и всё это обильно посыпано крупными и мелкими осколками, нашедшими своих жертв, тут же распластавшихся в немыслимых позах.

Большая жатва для смерти – Мясной Бор, Бор сплошного мяса, только в разных нарядах. Вот по соседству мертвец в побагровевшем от засохшей крови полушубке. Рядом, буквально впритирку, ещё один, только в летней гимнастёрке и разбитых ботинках. А вот и ещё прямо на них первых двух, раздетый до нательного белья, но в валенках. И таких много, очень много, застывших, высохших, почерневших. Этот страшный пир смерти продолжался здесь с января по июль 1942, и на смену убитым студеной зимой шли погибать в летнем зное. И не кому было собирать и хоронить павших. Всё кругом на многие дали погибло и было предано забвению. Природа взялась сама хоронить всех тех, кто совсем недавно об этих местах даже не догадывался, посыпая их осенью одеялом из листьев, а весной разрастаясь молодой порослью. И не селились здесь люди, трупный запах разложений был мало того смертельно опасен, его зловоние стояло на многие десятки километров, снимая с насиженных мест, даже тех из местного населения, кто выжил в этом аду, чудом уцелев в военное лихолетье.

1

Весна 2011 года была поздней. Заезжающие в лагеря на вахту поисковики обнаруживали, что снега в лесу ещё немало, а земля во многих местах до сих пор под ледяным панцирем. Не беда, весеннее солнце сделает своё дело, земля станет пригодной для работы.

Лагерь разбит близ трассы Москва – Петербург, переходишь через неё, и в лес – петлять по самодельным поисковым тропам. Искать удачи и поискового счастья. С каждым днём оживление весной всё больше и больше наполняет эти места.  Обильно греет солнце, появляются первые сухие участки, но при таянии снега всё больше и больше воды разливается по этим болотистым местам. Подъезжающий народ потихоньку выходит на работу. Туда же и мы. Знакомые с прошлых лет места. Остановишься, приглядишься, вспомнишь прошлый раскоп.   Немного воспоминаний, и дальше туда, где уже был, и чуть-чуть туда, где казалось ещё не был, может быть, даже никто. В руках лопата и щуп с деревянной ручкой. Простая, монотонная работа. В который раз повторяешь механически одни и те же движения железным щупом, протыкая землю – насколько войдёт. Идёшь не торопясь, интервал протыкания не больше десятка сантиметров. Проходишь сотни раз уже пройденные кем-то места, чуть-чуть воткнёшь щуп в сторону, и всё бестолку. Работа простая, на удачу, никакой логики. Или почти никакой. Да, где-то здесь шли бои, погибали бойцы, значит, надо искать. А где искать: под той сосной или у той воронки? Вдоль той тропинки или у того холмика? Ведь каждого погибшего на карте не обозначишь. А значит, искать надо везде. Как говорят поисковики:  «главное – зацепиться».

Бум. Опять бум. Щуп втыкается во что-то и отскакивает, останавливаешься, разрываешь сапёркой землю в этом месте. Хотя почти уверен, что напрасно, это не то, что надо, это не кость, на неё звук особенный, глухой, туповатый. Но сомнение есть, а вдруг… Увы. Чаще всего достаешь камень или осколок. И сам себе говоришь – знал же, что не то. И почти сразу оправдываешься, а если было бы то, а посмотреть поленился.  И с этакими сомнениями каждый раз. А на дню сотни раз.

Как говорится, настоящего поисковика видно издалека. Неприметная, но добротная одежда, чаще простая. Глубокие, в основном высоко завёрнутые болотные сапоги, ибо в Мясном Бору в других делать нечего. Грубые, плотные штаны, куртка-непродувайка, не толстая (работать тяжело) чаще с капюшоном и обязательно головной убор, очень подходит вязаная шапочка. Сама одежда желательно в стиле милитари (камуфляж) – всё-таки работа по местам боёв.

И ещё руки. Ближе к концу вахты в цыпках как в детстве, с затёртой под кожу болотной грязью торфа и глины. Сколько не отмывай, всё равно, как у тракториста, вроде чистые, а посмотришь, хоть к Мойдодыру на неделю. Как не одевай всякие там перчатки, прорезиненные, медицинские, другие какие, чаще всего всё равно испачкаешься, обдерешься, зачерпнёшь водички за край манжеты, работать-то приходиться в воде. Да и неудобно в них, чувствительность пальцев не та, когда пытаешься что-то вытащить из воронки, в тине, да ещё из-под коряги, нечто, на что настучал щуп.

Настоящий поисковик работает там, где находит, там, где из сотен шансов на удачу не больше одного. Любая зацепка, любая складка местности, любой гнилой патрончик, валяющийся под ногами. И не важно, что зацепился стоя по колено в воде, и поднимать ты будешь этого бойца всю вахту, и скорее всего это будет «недобор». Это твой выбор, это твоя совесть, хотя совсем рядом всего в метрах трёх, ну может, четырёх, но на пригорке, твои друзья тоже зацепятся и будут поднимать одного за другим. А ты будешь тащить свой крест, стоя сапогами в ледяной воде, буквой зю, часами не разгибая спину, окоченевшими руками выгребая из воронки что-то.

Обед. Собираемся вместе, обязательно разводим костёр, когда что-то варим в котелке, когда просто так, для согрева души, да и подсушиться. Достаём нехитрый скарб из общего рюкзака, в основном консервы, что подешевле, одна-две луковицы, чёрный хлеб. Перекусили, перекинулись парой фраз, что у кого как, и опять работать. Однотонная работа щупом, идёшь - под ногами ржавое железо, какие-то гильзы, куски колючей проволоки и прошлогодняя сухая листва на небольших бугорках, а в основном кругом вода.

Присматриваешься, густой кустарник, ветви старые и сухие вместе с молодыми, на которых отчётливо видны распускающиеся почки. Продираешься в этом буреломе, втыкая под ноги щуп. Бац. Стук. Глухой, но очень сильный. Натренированный слух опровергает то, чего хочется. По-любому железо, не кость. В тысячный раз нагибаешься и ковыряешь лопаткой. Точно – железо, земля рядом «ржавая», значит, металл, большой. Рукой легко не вытаскивается. Разрываешь больше, ого, половинка от дегтярёвского пулемётного диска, кое-где даже патроны видны.

Интересно, кто ж это так диск разломил. Щуп втыкаешь чаще, нужно тщательно простучать это место. Вроде пусто, ещё раз и ещё. Нету. Жаль. Надо идти дальше, на всякий случай тыкаешь это место снова и снова. И, чёт стукнуло. Опять протыкаю землю в этом месте щупом, нет, пусто. Но чёж стучало? Земля капается глубже, берётся пошире. Лопатка упирается. Мысль – «Корень, нет, жестко. Неужто кость?». Достаю рукой, точно.. Берцовая.

Кропотливая, тяжёлая, не терпящая суеты работа. Боец найден – это хорошо, но это пол дела. Теперь главное не пропустить весь хабр (всё то, что осталось при нём). А хабр слабый, что может сохраниться за семьдесят лет? Почти ничего. Управились за два дня. Расчищена большая площадка и потихонечку, стоя по колено в намешанной грязи, голыми руками перебираешь всё до мельчайших частиц. Что-то твёрдоё. Камень. Наверное. Нет, со ржавчиной, значит что-то железное. Оттираешь. Ничего не понятно. Тщательнее и что это? Какая закрутка на резьбе. Ни фига себе! Знак, орден? На обратной стороне еле выступают очертания круга мишени и звездочки. Сомнения нет – это же значок, это  «Ворошиловский стрелок».

2

Фёдор Кабанов долго ждал исполнения шестнадцатилетия. Это тот самый возраст, когда наконец-то разрешат прыгать с парашюта. А уже полгода как он постоянный участник зачётных курсов в спартакиаде на гордое звание – «Ворошиловский стрелок».

По всей стране шел бурный процесс укрепления обороноспособности. После знаменитого выступления товарища Сталина на I Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности от 4 февраля 1931г, где чётко говорилось: «…Мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим!.. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это было выгодно, доходно и сходило безнаказанно… таков уж волчий закон эксплуататоров – бить отсталых и слабых. Волчий закон капитализма. Ты отстал, ты слаб – значит, ты не прав, стало быть, тебя можно бить и порабощать. Ты могуч – значит, ты прав. Стало быть, тебя надо остерегаться. Вот почему нам нельзя больше отставать… Мы отстали от передовых стран на 50 – 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут...».

Выступление зачитывали до дыр. Заучивали, видели как пример, руководство к действию. И в Елатомке, где родился Федя, клич партии не остался незамеченным. Кругом висели лозунги, призывавшие к укреплению государства в трудовой и политической борьбе. В избе-читальне с газет смотрели стахановцы, папанинцы, красные соколы товарища Сталина, бодро делившиеся своими героическими успехами. Быть умным и сильным становилось в почёте, таких продвигали, приводили в пример.

В райцентре, в городе Бугуруслане, был тир для стрельбы. Раньше стреляли забавы ради, теперь стрельба стала соревнованием. После создания ОСОАВИХИМа, рядом с тиром возник и начал преображаться на глазах спортивный городок с множеством мест для тренировок по физподготовке, метанию гранаты, ориентированию на местности, знанию материальной части вверенного оружия.

Лучшие награждались особым значком – «Ворошиловский стрелок». Соревновались все, от мала до велика. Но особо это ценилось у молодёжи. Чтобы быть допущенным к стрельбам, нужно было мало хорошо учиться, необходимо было быть активным пионером или комсомольцем, пройти отборочный этап в знании устройства оружия, в работе с картой на незнакомой местности, овладеть основами физической подготовки и лишь затем стрельба, где выбивать необходимо было практически всё. Можно сказать десять из десяти.

Увидеть человека с орденом или медалью было целым событием. Для всех он был герой, перед которым открывались любые двери. Фёдор был не исключением. «Я тоже стану таким как они, и на моей груди будет орден»!

В Елатомке была пожарная каланча, на которой работал отец Аким, и ему по работе был положен карабин, рядом стоял магазин, который он охранял. Федька ещё мальцом часто выезжал с отцом  на стрельбища, где взрослые дядьки со всей волости отрабатывали стрельбу как охранники. «Тять, а тять»: - обращался Фёдор к отцу. «Дай стрельнуть». «Ну, стрельни» – передавал оружие отец сыну. Так что стрельба для Фёдора был привычна с детства. А с возрастом интерес к оружию только рос.

И вот он день, когда специальный представитель приехал из Чкалова, областного центра, для проверки юных стрелков и награждения лучших. Если раньше норматив на зачёт был очень простым – главное метко стрелять, то теперь, с марта 1940 года, он значительно усложнился. ЦС Осоавиахим утвердил новые программы подготовки значкистов «Ворошиловский стрелок», введя в них элементы строевой, тактической и физической подготовки. Было введено требование, что каждый значкист должен сдать нормы ГТО. Таким образом, программа, нормативы «Ворошиловского стрелка» все более конкретно отвечали на поставленную партией перед оборонным Обществом задачу военной подготовки призывной молодежи.

Девяносто три человека числились в списке заявленных на звание значкиста, сколько останется – одному Богу известно. Для Фёдора это был вызов судьбе. «Смогу ли? Осилю»? Доселе уверенный в себе парень сник. Было с чего. Такие, думал Фёдор, глядя на представителя, жалеть не будут. Они ведь настоящие, военные.

Собравшиеся построились во дворе. Военный представился, назвавшись лейтенантом Морозовым. Военная выправка, красивая командирская форма. А на груди значок «Участник боёв на Хасане». Об этих событиях много писали, как наши дали японцам взбучку. Долго помнить будут, самураи хреновы, как на нашу землю нападать.

После переклички началось. На сколоченных, длинных деревянных столах отрабатывалось знание мат.части оружия, сборка, разборка, особенности, технические данные. Федя быстро выполнял давно привычные действия, мог и с закрытыми глазами повторить то, что делал глядя. Чётко и грамотно рассказал проверяющему об особенностях знаменитой «трёхлинейки». Буквально сразу услышал – «Зачёт».

Новыми испытаниями стали кросс, подтягивание, отжимание, ползание по канату, прыжки, метание гранаты, в общем, скучать было некогда. А дальше ориентирование на местности. От сердца отлегло, когда надо было определять нарисованные знаки, ведь Фёдор учил, не раз специально ходил на Мочегай, примечая, что и как рисуется на карте, и сейчас, увидя знакомые фигуры успокоился. Речь стала твёрже и уверенней. Без особого труда, а карта читалась легко,  нашёл спрятанный в укромном месте в овраге у ручья вымпел. Принёс. Доселе строгий на вид лейтенант с едва заметной на лице улыбкой произнёс: «Молодец».

И вот, наконец, главное, ради чего всё и затевалось – стрельба. Стреляли с пятисот метров. Фигура в пол роста. Сначала лёжа, затем на колене, ну и потом стоя. На каждую позицию по пять выстрелов. Отстрелялись. Из девяноста трёх допущенных до стрельб дошли только семнадцать. Когда стреляли, Фёдор был спокоен, уж сколько раз было, но когда судьи подошли к его мишени, почему-то долго стояли, спорили. Ушли, потом вернулись. Что случилось, почему долго, не мог понять парень. Долго не говорили. Опять ушли, для всех был объявлен обед.

Наконец всех построили. Сначала зачитали результаты стрельб. «120»: услышал под своей фамилией Кабанов. «Лучший результат». Затем был объявлен общий итог. Еще шестеро выбыли за плохую стрельбу. Оставшиеся одиннадцать, в команде которых был Фёдор, чувствовали себя героями. Ещё бы. Сам лейтенант РККА, участник боёв на Хасане, пожал руку, вручил удостоверение и прикрутил отсвечивавшую красной эмалью долгожданную награду.

Все разошлись. Кто-то, прыгая от радости, побежал сообщить своим близким о таком важном событии, кто-то с нескрываемым удовольствием поспешил в здание ОСОАВИАХИМа быстрее поглядеться в зеркало, Федор отошел в сторонку, развернул заветный документ и стал важно читать: «Кабанов Федор Акимович, 1924 года рождения, уроженец Бугурусланского района, Чкаловской области, обладатель значка «Ворошиловский стрелок» за номером….

3

Домой добирался пешком. Колхозная подвода, с которой утром он приехал в город, уже ушла. Бригадир, с которым из деревни приехал Фёдор, решив все свои дела, забрав, как и договаривались городского киномеханика с новым фильмом, ждать не стал. С одной стороны было обидно, вечером кино, и Федя непременно хотел успеть в клуб, чтобы похвастаться перед всеми наградой, а теперь иди пешком, долго. Может, и успею к закрытию, только быстрей бы надо. С другой стороны Фёдор и не сильно торопился. Редко он бывал в городе. Ноги сами завернули в городской парк имени Ленина разбитый на месте Соборной площади. Отсчитал заветные две копейки и встал в очередь за мороженным. «Мороженное пожалуйста» - неторопливо, подбирая слова сказал Федя. «Ворошиловскому стрелку всегда пожалуйста» подал пломбир усатый мороженщик. Эти слова ещё больше вознесли парня, казалось все смотрят только на него, даже сидящие на фонарном столбе воробьи и перхающие возле фонтана бабочки поглядывают только в его сторону. Отойдя от киоска, Федор подошел к газетному стенду. Почему-то остановился возле Красной Звезды. Кричащие заголовки восхваляли мощь Советского Союза и её непобедимой Красной Армии, ведомой великим товарищем Сталиным. Интересным было читать о восстановлении Советской власти в Прибалтийских республиках, где власть теперь тоже принадлежит трудовому народу. В многонациональную братскую советскую семью с великой радостью вошли обездоленные под гнётом эксплуататоров эстонцы, латыши и литовцы. «Какое же у нас прекрасное государство» с гордостью подумал Федя и двинулся к фонтану.

Побродив по городу, потихоньку парень двинулся назад в родную Елатомку. Пыльный большак, душный запах полыни и ковыля клонил ко сну. Жарко. Искупаюсь в Мочегае, как приду замечтался Фёдор, вообразив как он предаётся прохладным речным водам.

 «Оглох что ли» -  услышал он, чей то голос. Резко повернулся. Ба, машина. Да не какая-нибудь полуторка, а ЗИС-5. «Таких я ещё не видел, только в кино». - Куда топаешь пацан, уже не так громко спросил лысоватый мужчина, сидящий на пассажирском сиденье.  – В Елатомку, домой иду, отвечал Федор, разглядывая дядьку. Садись мы в Бугульму едем, хоть и не совсем по пути, но до поворота довезём. Водитель, не глуша машину, дождался, когда Фёдор запрыгнет в кузов и затем тронулся. Во повезло, улыбался, усаживаясь на какой-то ящик радостный мальчишка. Доехали быстро, попрощался, и пешком дальше, под горку, там Красный мост через знакомый Мочегай и вон она деревня. Купаться уже перехотелось, да и время  позволяло успеть на кино, которое крутили в клубе, в здании бывшей церкви.

Сердце забилось чаще, щас к Катьке зайду, они как раз уже с фермы вернулись. Хоть и не обещал сегодня гулять с ней, но тут такое событие.

4

Катя ему нравилась давно, красивая, добрая, всегда ласковая. Они были ровесниками, вместе в школе, вместе на работе, ну и в свободное время тоже вместе. Катя жила с бабушкой и тремя младшими братьями. Отца не помнила, говорили, что погиб на лесоповале в лесхозе, а мать умерла от … Так с ранних лет на её хрупких плечах было и хозяйство и братья, которым она была и матерью и сестрой. Взрослевший Федор всё больше и больше помогал Кате по дому, по хозяйству. Родители не возражали, и иногда когда Фёдор подолгу оставался дома, спрашивали: «А чего к Катюше не идёшь, тяжело одной то ей, и сено то  у них заканчивается, да и мука уж, наверное, вся. Иди, помогай». Наверное, понимали, сочувствовали. А то и возьмут да и скажут – вот года через два-три женим вас и все дела.

 Свободного времени в деревне всегда мало, а Фёдора после окончания семилетки взяли работать помощником медника в колхозной бригаде. Работа тяжелая, Федор учился работать с металлом, где пайка, где сварка, где литьё. Запчастей в колхозе постоянно не хватало, а поломки были постоянны, то веялки, то сеялки отрывались, то борона раскалывалась, а иногда чинили даже тяжёлые плуги. А по мелочи начиная от всяких тазов и кружек, и до чашек и поварёшек конца и края не было.

 Чумазый, вечно в кислоте, Фёдор вникал в работу, которая ему нравилась. Да и мастер дядя Силантий всё больше и больше доверял ему сложную работу. «Молодец Федька, быстро вникаешь, ещё с годик сам мастером будешь», слушал похвалу от наставника паренёк. Работал быстро со сноровкой.

Его увлечению спортом и стрельбой, не препятствовали. Дядя Силантий, наоборот, хвалил за эти начинания, говоря: «Вишь в стране то это дело нужное, значит правильно делаешь». И когда осенью прошлого года показывали киножурнал про «ворошиловских стрелков», он заболел этим, хочу и буду. Думали, что со временем забава пройдет, ан нет. За зиму в сельской библиотеке Фёдор прочитал все книги кои были хоть как то связаны с военным делом, географией, спортом. Раз в месяц испрося разрешения в колхозе, ездил с отцом в райцентр. Пока тот свои дела делает, Федя в городскую библиотеку, наберёт книг, обвяжет их бережно бечёвкой и домой, а потом в захлёб читает. Ближе к весне отправился к председателю колхоза «Красное Знамя» иа.ва.а за рекомендацией для участия в зачётных стрельбах. Получил. Ну и вот итог. 29 июля 1940 года Фёдор стал значкистом звания «Ворошиловского стрелка».

4

Срезав через овраг дорогу, Федор напрямик двинулся к колхозному телятнику. К Кате. Буквально весной её назначили телятницей. Работа очень ответственная. Сразу после отёла молодых телят переводили в отдельное помещение, и там сотни маленьких, красивых с большими, волоокими глазами росли уже самостоятельно без мам-коров. Федя всегда называл Катин телятник детским садом.

Буквально столкнулись друг с другом. Федя открывал дверь телятника, Катерина выходила оттуда. Ой, Федька! Уже с города вертался? Да, меня прямо до дому на машине привезли, ответил ей Федя, на ходу придумывая легенду о своём приезде из Бугуруслана. «Сказали, что Ворошиловских стрелков персонально развозят по домам и каждому бесплатно мороженное». Ой ли, не веря его словам произнесла Катя. Смотри. Фёдор выпятил грудь с блестевшим на солнце значком. Девичья улыбка, детское любопытство, мгновенно заняло всю её суть, Катерина, собрала губки в маленькую точку и сходу выдохнула – Их, ты! Не уж то дали. Тебе…

Федька.. ты герой! И немного смущаясь, чмокнула его в щёчку.

 Ну, давай рассказывай, как это всё было, с нетерпением стала расспрашивать Катерина. И началось. Для начала Фёдор важно взял её под руку, задрал нос, и они не спеша пошли. Тут было всё, и то, что сам лейтенант Морозов, передавал привет Фёдору от самого товарища Сталина, и про то, что Фёдор самый меткий стрелок в СССР. Ну, почти самый, второй, если быть точнее. Первое место Федор, всё таки отдал товарищу Ворошилову, а то, как то уж совсем больно завираться не хорошо. А ещё конечно, что всем раздавали мороженное и принеприменно развозили по домам.

Проходя по улицам Елатомки Федор торжествовал, ведь он теперь значкист, а у них в деревни ещё таких не было. Мужики поздравляли Федю, и каждому он доставал удостоверение и показывал свою фамилию. Вишь – Кабанов Фёдор Акимыч, значкист, то бишь я. Женщины всё норовили потрогать награду, а пацаны просто не давали проходу, а Фёдор в тысячный раз по деловому объяснял каждому, о своём звании. С удовольствием ему помогала Катерина, дополняя рассказ о приветах от товарища Сталина и тому подобное. В клубе привезли «Чапаева» братьев Васильевых, а перед фильмом показывали киножурнал. Сначала о стройках первых пятилеток, потом о военной мощи, где теперь перед зрителями летали быстрые танки БТ, которые не мог остановить не один неприятель, и, конечно же, наши всегда побеждали.

Фильм был воспринят с большим энтузиазмом, ведь военные действия разворачивались здесь у нас на Южном Урале, и многие из взрослых наверняка вспоминали свою молодость, закалённую в горниле гражданской войны.

Короткие летние ночи пролетали незаметно, вроде и выйдешь на вечёрки, а уже светает. Затапливались печи, дабы, испечь хлеб, и сварить кашу. Быстрей, быстрей и уже на работу собираться. Кто не закреплен на постоянной, всегда получали разнарядку. Бригадир Григорий Емельянович каждое утро обходил дворы. Тихонько так стукнет в окно и скажет. Вы сегодня на прополку свеклы бабоньки, а вы на гречиху, это для женщин. Мужикам тоже работы хватало. Кого в Полибинский лес, дрова заготавливать на зиму  для коровника, кого на ток, готовить для приёма свежего зерна, кого в бригаде оставлял.

Школа в Елатомке была большая, с прошлого года десятилетка, а до этого семилетка была. Но тех кто оставался учится до конца было мало. Одним учиться тяжело, другие бросали, работать надо, родителям помогать. Сам Фёдор отучился все семь классов, мог бы учиться и дальше, но десятилетку только открывали, и в этот год он не успел. Ладно не беда. В то время и семилетнее образование считалось немалым достижением. Пошел в помощники к дяде Силантию, ну и остался.

Буквально на следующий день Фёдор только успел прийти на бригаду, как его срочно вызвали в правление колхоза.  Председатель Иван и-ч сразу же пригласил к себе. В кабинете, помимо него, сидел незнакомый мужчина, достаточно молодого возраста, кратко расспросил про недавние достижения, похвалил. А потом как-то сразу и спросил: «Фёдор, а комсомольцем тебе уже не пора становится?». Ну как сказать – заявил Федор – хочу конечно, но? Ясно, сказал сидящий рядом с председателем колхоза мужчина. Считай, тебя уже выдвинули. Кстати, а я 1-й секретарь горкома ВЛКСМ, будем знакомы, и протянул руку.

Так начиналась новая жизнь человека, который сам привык всего добиваться. Долго «в лучах славы» купаться не пришлось, сразу же после разговора с председателем колхоза Фёдор отправился по сильно заждавшейся его работе, которой за сутки его отсутствия накопилось немало.

Время шло. Наступила осень. В конце сентября Фёдора приняли в члены ВЛКСМ, почётное звание конечно, но ответственности от этого стало ещё больше. Невзирая на возраст, парню поручали всё более ответственные дела, с которым он всегда справлялся, хотя личного времени у него становилось всё меньше и меньше. И даже Катенька, которая его хорошо понимала, порой обижалась, что уделяет ей слишком мало времени.

Встреча нового 1941 год запомнилась тем, что Федору поручили проведение елки….

 Зима пролетела быстро. Наступила весна нового 1941 года. Ох, как много связывал с этим годом Фёдор. Для начала, мечтал парень, устроюсь на завод, прямо на Магнитку, буду металлургом, благо и навык есть – не зря медником работаю, и Константин Афанасьевич не против, только советует в Ленинград на Кировский завод, там говорят, новые танки делают КВ (Клим Ворошилов), самые лучшие в мире. Да и поспособствовать обещал, боевые товарищи в Ленинграде не подведут. Как то спросил об этом Катю, а она вместо того, чтобы посоветовать куда ж ему всё-таки ехать, вгорячах ответила, езжай, говорит, куда хочешь, хоть к чёрту на куличики, а сама в слёзы. Фёдор сразу всё понял. Обнял милую Катюшу, расцеловал, прям в глаза, полные слёз. Да куда ж я без тебя, дурочка, поеду. А ей это и надо, успокоилась.

Чувства к Катерине только крепли, в деревне уже никто не сомневался, что на «октябрьскую» будет весёлая свадьба, а Катю кроме как Кабановой уже по-другому и не звали.

Новость о начале войны всех повергла в ужас, мёртвенное оцепенение безысходности. Услышав эти ужасные слова из единственного репродуктора, висевшего на столбе сельсовета, деревня затихла. Голос Молотова  стал для всех чем-то необъяснимым. Людей как будто чем-то придавило к земле. Разом всё изменилось. Старики ещё больше постарели, молодёжь сразу же повзрослела. Нет, паники не было, просто все понимали, что теперь жизнь будет уже другой. Не такой, как раньше; а последние слова Молотова, что «наше дело правое, враг будет разбит, а победа будет за нами», вселяли какую-то уверенность, хотя никто не знал, что же теперь делать. Гробовая тишина оборвалась, где-то начали плакать женщины, старики сразу вспомнили гражданскую, обмениваясь репликами, как они там бились, мужчины долго стояли у репродуктора, как будто ждали ещё чего-то. Затем все куда заторопились, засобирались. Ясный, летний воскресный день стал каким-то чёрным

Весь вечер Федор с Катериной были как будто чужие, оба боялись посмотреть друг другу в глаза. В них читалась тревога, нет, не страх чего-то, а именно состояние безысходности пришедшего для всех большого горя.

В конце лета 1941 года началась массовая мобилизация на фронт. В этот день в армию забирали почти всех мужчин. Сыновья прощались с матерями, отцы с детьми. Колонна провожающих растянулась на километры. От  Елатомки до военкомата города Бугуруслана шли пешком. Женщины выли навзрыд, прощаясь со своими родными близкими, как будто хоронили их заживо, детей не могли оторвать от отцов, а старики плакали в бороды, давясь горючей слезой. Это были проводы, разъединявшие семьи безжалостным ударом судьбы. Это были проводы, если не в один конец, то на долгие годы страшного лихолетья.

Мужчины уходили на фронт, уходили, с надеждой вернуться, чтобы вновь увидеть, прижать к себе и расцеловать своих родных. Наверное, каждый из уходящих всё-таки верил, что он вернётся, но они уходили, и уходили почти все в небытие, не зная, что их ждёт впереди.

В сентябре на фронт забирали и отца Фёдора, Акима. Вечером принесли повестку, завтра уже отправка. Аким, трудолюбивый человек, сам отправился к Федьке в мастерскую, отец и сын долго смотрели друг другу в глаза. Наконец Аким произнёс: «Федор, ясно дело, ты теперь за старшего, времени у нас мало, а работы много. Идём домой». Действительно работы дома было много. «Вишь,  столб у ворот покосился, думал, до весны подождёт, поменяю, ан нет, щас надо». Затем они застелили крышу дома свежей соломой, поправили ометы с сеном, крыльцо у дома. «Ну, вот держитесь, покамест без меня», выдохнул  Аким.

Проводы были скорыми. В этот раз на фронт забирали мужчин в возрасте тем, кому за сорок, помоложе мужиков забрали раньше, ещё летом. Провожать призывников на фронт вышло, как и должно, всё село. Семья Акима тоже вся была на ногах. Жена Елена, старшая дочь Ефимия, Шимка, как её звали свои, Федор, средняя сестра тоже Елена, средний брат Василий, и маленький Ванечка, который весь день не слезал с рук отца. «Тятя, я с тобой фашистов пойду бить!» Передать словами эти проводы было невозможно. Опять женский плач, крики «Не пущу», а затем гнетущая тишина     В НАЧАЛО

ЧАСТЬ 2 -->